Прогулка по Минску (о которой, возможно будет и пост, и фотоотчет, если лень-матушка не съест эти порывы на корню) подходила к концу. Уставшие, голодные, мы садимся в поезд. Уютное предвкушение трех часов мерного покачивания вагона под ритмичный стук колес обволакивает мое сознание, которое пока не хочет принимать мысль о том, что потом надо через весь город добраться домой. Все это потом — и ночная остановка, и уличный холод. А пока я имею право на местечко у окна и горячий чай в стаканах с металлическими подстаканниками, которые одном своим видом навевают романтический дух путешествия. 

Счастливые люди не обижаются. И не обижают. Мое личное наблюдение. 

Меня тянет на картинки в стиле Алисы из Зазеркалья, мандарины, платья и медленную музыку. Ах да, еще меня тянет творить добро в кои-то веки. Я меньше раздражаюсь и спокойнее отношусь к человеческой глупости, грубости и другим недостаткам — это их проблемы, не мои. 

Не особо люблю выкладывать фотографии, но сегодня нашла вот такую, очень понравилась. Мое самое любимое место в родном городе

Немножко ностальгии с мыслью «а вот раньше»...

Вчера утром зашла сюда и удивилась — мой пост висел в топе. Как? С десятком комментариев? Сейчас в топ выходят посты даже с шестью комментариями. Мельчаем, товарищи… Помню, когда я только сюда пришла, в топ выходили посты, у которых было по 20-30 комментариев, и то не всегда. А еще помню посты, которые набирали по две-три сотни комментариев. Двести комментариев… Представьте. Причем, комментариев разумных, адекватных, где люди общаются, обмениваются мнением. Сейчас же больше сотни набирают в основном лишь те, где в обсуждении идет активное выяснение вопроса, кто же идиот — автор или оппонент. 

Помню, какой отклик получали посты Эниона Пауэра, какие интересные дискуссии разворачивал Алексей Брайт. Хотя упомянутые мною блоггеры такие разные, но каждый из них был мне по-своему интересен. Жаль, что сейчас их тут нет. 

И, да, можете кинуть в меня тапком — я ною на тему «раньше было лучше (интереснее, более активная аудитория — назовите, как хотите). 

Скажи, мой дорогой читатель, что выбрал бы ты: три пары  неотапливаемом холодном университете или активный отдых за городом с обедом на природе? Если второе, то добро пожаловать на сельскохозяйственные работы.

Я не мастер реценций, скажу вам больше — я их никогда не писала. И меня редко что-то может затронуть настолько, чтобы я хотя бы ходила некоторое время под мощным впечатлением от прочитанного или увиденного, жила бы этим хоть один день, не говоря уже о том, чтобы еще и писать об этом. 

С точки зрения моей матери, я была и остаюсь весьма странным ребенком. А с моей точки зрения, у меня странная мама. Так что 1:1, все взаимно. Пока соседские дети с дикими воплями носились под нашими окнами в полуденную жару зенита лета, я, укрывшись от взора моей строгой родительницы, поглощала очередное произведение, до которого я нынче смогла дотянуться. Уже в начальной школе, в конце первого класса, сдав в очередной раз книжки-малышки в десять-двадцать страниц, я с замиранием сердца попросила огромную по моим тогдашним представлениям книгу, стоявшую на выставке и внушавшую благоговеный страх перед ее толщиной. «Рони, дочь разбойника», принадлежащая перу незабвенной Астрид Лингрен, почти без картинок, в зеленой обложке, составляла порядка 300 страниц. С приятной тревогой спрашивала я себя: осилю? И мне непременно хотелось ее осились. Смутно, неосознанно я видела в этом некую своеобразную инициацию. 

Каждому — свое, а мне — осень. Пестрое цыганское покрывало, не стесняющееся яркости и разнообразия красок, сшитое серыми нитями дождей. Нередко блеснет монетой солнечной погоды, а то скроется во влажном полумраке и целый день томит ожиданием дождя. Но сезон бесконечных дождей все еще не начал свой отсчет. Дрожащее, зябкое пространство, уже отсывшее после палящих лучей сделалось хрустально прозрачным. Умирание, символическое и явное, почти на каждом шагу. Отцвели травы-однолетки, засыпают мудрые, старые деревья. Они проснутся, все возродится. Только не сейчас, только по истечению полного цикла умирания. Чем не образ реинкарнации? Хрупкость и мимолетность красоты самой загадочной поры года, окутанной в неосязаемый заимф, столь призрачна, что проснувшись по утру однажды уже не находишь того, что еще вчера было за окном. Видимо недаром так много творческих людей черпали именно тут вдохновение, словно беря у природы частичку той накопленной за лето энергии.